Со стороны он выглядит как манекен. Тело словно забальзамировано, и покрыто чем-то желтым. На всякий случай я уточняю, живой ли это человек?
– Это специальный дезинфицирующий раствор, – объясняет мне анестезиолог.
Нас в операционной семеро: три хирурга, две сестры, анестезиолог и я.
– Будет плохо – говорите, – предупреждает сестра.
Мы начинаем.
Корреспондент "Страны" провела полдня в Центре сердца кардиохирурга Бориса Тодурова, и узнала "цену жизни".
Будем как автомагистраль в обход делать
На столе – 47-летний мужчина, в прошлом спортсмен, а теперь не может пройти 100 метров – задыхается: перекрыты две артерии.
Он уже давно под наркозом, и накрыт чем-то зеленым.
– Ну что, таинство разреза, – приступает к делу хирург.
Борис Тодуров подойдет через 15 минут. Пока что пациента готовят к основному этапу одной из самых распространенных в Центре сердца операций – аортокоронарному шунтированию.
Пока один хирург вырезает пациенту вену на ноге, двое "подбираются" к сердцу.
– Нестандартная анатомия… Изменение структуры… Бывший спортсмен, мышечный каркас развит, а для хирурга это усложняет работу, – комментирует для меня один из врачей. Но я слышу лишь обрывки фраз.
Прежде, чем запустить в операционную, меня полностью переодели: форма, бахилы, маска и одноразовая шапочка. Две последние мешают и говорить, и слушать. Тем более, что встать рука-об-руку с хирургом я не могу – здесь все стерильно.
Меня заранее предупреждают – держаться от стола на дистанции полтора метра.
– У нас уже почти готов венозный материал для шунтирования, – продолжает комментировать хирург.
Если говорить по простому, то вену уже вырезали из ноги, и сейчас вставят в сердце.
– Будем как автомагистраль в обход делать. И потом человек сможет вернуться к прежнему образу жизни. Обычно реабилитационный период длится 2 месяца, но некоторые выходят на работу уже через 2 недели. Думаю, наш пациент сможет и спортом заниматься.
Операционная. Подготовительный этап. Фото Анастасия Рафал, "Страна"
– Мы начали искусственно кровообращение.
– Дыхание.
– Не дышим, – обмениваются короткими сообщениями врачи.
Наконец, подготовительный этап, похоже, завершен.
– Все готово. Вызывайте, – командует кто-то из хирургов. И вскоре в операционной появляется Борис Тодуров.
"Держатель у меня в руках стоит 450 евро, пинцет – 350"
Сегодня у него две операции.
– А бывает, и по 8-9 в день, – говорит мне анестезиолог.
– Ну, по 8-9 не бывает. Но 5-6 – да, – поправляет Тодуров.
– Почему? Было и по девять! – настаивает анестезиолог.
Пока я шепотом интересуюсь, сколько по времени может занять операция, кардиохирург уже надевает перчатки и подходит к столу.
– Очень индивидуально. Может и 5 минут, и 20. Но он тонкий хирургический техник, он быстро делает операции. Не спеша, но быстро, – улыбается анестезиолог. – Все его иностранные коллеги отмечают, что у него уникальный талант. Хороших кардиохирургов мало, поэтому они все друг друга в лицо знают. И к нам иностранцы часто приезжают, и наши ребята регулярно ездят на стажировку за рубеж.
Я становлюсь на место анестезиолога – в изголовье стола, на возвышении, откуда операцию видно, как на ладони.
Тодуров кивком головы дает мне понять, что я могу задавать вопросы. Я сходу спрашиваю, почему он решил атаковать именно Супрун, и именно сейчас. Ведь, в общем-то, и прежде наша медицина обеспечивалась по остаточному принципу.
Ответчика, похоже, этот вопрос задевает за живое.
– Потому что люди, которые занимаются закупками, не стоят в операционной, – твердым голосом отвечает он. – Вот эта нитка, – приглашает взглянуть, – стоит 150 гривен. На операцию их идет до десятка. Канюля (специальная медицинская емкость – Авт.) стоит 25 долларов, они одноразовые. Один баллончик для газовой стерилизации инструментов – 25 долларов. Его хватает на несколько дней. А теперь поднимите голову: видите бактериальный фильтр для операционных? Он стоит 500 тысяч гривен, и его надо менять раз в 6 месяцев.
Борис Тодуров за работой. Фото Анастасия Рафал, "Страна"
Время от времени Борис Тодуров замолкает: анестезиолог мне тихонечко объясняет, что следующие 10 минут операции – очень ответственные, и Бориса Михайловича лучше не отвлекать.
Но я и сама это понимаю. Как только замолкает Тодуров, – замолкаю и я. Потом разговор так же спонтанно возобновляется.
– Держатель у меня в руках стоит 450 евро, пинцет – 350, и они не вечные.
Один пинцет стоит 350 евро. Фото Анастасия Рафал, "Страна"
– Ну все, – Тодуров дает понять коллегам, что операция окончена.
Они еще о чем-то переговариваются, произносят слова и фразы, смысл которых далекому от медицины человеку неясен. И мы идем в следующую операционную.
Меньше 5% от государства
Сегодня в Центре сердца проходит семь операций: это намного меньше, чем обычно.
– Вал работы начинается после 15-го, – объясняют врачи.
В этом деле, как и в любом другом, существует своя сезонность. В первые дни после Нового года люди еще раскачиваются.
Прежде, чем идти на "свою" операцию, Тодуров делает круг по другим операционным. Подходит к хирургам, что-то спрашивает, кивает, отвечает.
По дороге он снова возвращается к теме финансирования. Точнее, даже не так: он просто указывает пальцем на предметы, и объявляет их стоимость.
– Катетер, через который вводятся растворы, – полторы тысячи гривен. Газовый наркоз, один флакон – 100 долларов. Один шунт – 5 долларов, анализ крови – $2,5. Сорбент для дыхания – 100 евро, датчик – 250, лампочка в эту лампу – 50 евро, – Тодуров перечисляет так быстро, что я едва успеваю записывать. Но основную суть улавливаю: и датчики, и сорбенты, и баллончики – все это требуется в огромном количестве. И порою, даже не в месяц, а на одну операцию.
– А вот оборудование: это – 3 миллиона, это – пять. Не работает, потому что его обслуживание стоит денег.
Я не успеваю спросить, для чего именно нужна эта аппаратура, потому что мы заходим в очередную операционную.
– Итого, во что обходится одна операция? – интересуюсь, когда мы снова оказываемся в коридоре.
– 220 тысяч – это заехать-выехать из операционной и три дня в реанимации, – стремительно, без всяких обиняков вроде "по-разному", "зависит" и так далее отвечает Тодуров.
– И что из этой суммы обеспечивает государство?
– Ничего! – резко останавливается он. – Вот смотрите, – достает мобильный телефон, открывает калькулятор. – В прошлом году мы провели 6 тысяч операций. 5900, если быть точным. И получили 60 миллионов финансирования. Делим. Сколько получается?
На экране появляется цифра 10 тысяч 169 гривен.
– Это сколько? Какая часть суммы? – задает риторический вопрос.
– А что, было когда-нибудь такое, чтобы ваш центр обеспечивался на 100%?
– Никогда. Даже на 30% не было, – снова стремительно идет.
– Тогда почему же вы выступили против Супрун?
– Для нашего центра должны были провести тендер на закупку лекарств на сумму 50 миллионов гривен в 2016 году, деньги были, и все было готово в августе-сентябре к тендеру, но они его не провели. Они сэкономили деньги!
– А раньше такого не случалось?
– Нет!
– Говорят, Супрун хочет передать функцию закупок иностранным компаниям.
– Я не уверен, что это хорошо, – бросает фразу Тодуров, и обрывает разговор – мы заходим в "нашу" операционную.
"Из нашего Центра уехали 6 специалистов, а по стране уехали тысячи"
Здесь заметно прохладнее, чем в предыдущей.
– Изначально она проектировалась для того, чтобы проводить операции по пересадке сердца, – говорит анестезиолог. – Но они уже 10 лет не проводятся. Ждем, чтобы изменилось законодательство. У нас очень неудачный закон о донорстве.
Я снова устраиваюсь на месте анестезиолога, и спрашиваю у Тодурова, чем плох наш закон о донорстве.
– Это долгая история, – отрицательно кивает головой. И углубляется в обсуждение чего-то сугубо медицинского.
На столе, кстати, его коллега – в прошлом, врач Скорой помощи. Ему делают пластику митрального клапана и аортокоронарное шунтирование.
Через некоторое время Борис Михайлович возвращается к теме трансплантологии.
– Мы сегодня кормим израильскую, австрийскую, белорусскую медицину. Украинцы ездят в Беларусь, и делают там операции по пересадке сердца за 100-150 тысяч долларов. У них сегодня трансплантология развита, больше возможностей делать сложные операции. Их клиники оборудованы значительно лучше, чем наши.
– На днях в прессе пошел слух, что вы тоже можете забрать с собой ведущих специалистов и уехать работать за границу, – говорю. – Это правда?
– Нет. Я не собираюсь уезжать. У меня здесь выросли дети, у меня здесь похоронены родители, я 30 лет отдал тому, чтобы создавать и строить в Украине.
– Но говорят же, что не бывает дыма без огня?
– Просто когда началась вся эта история, мне стали звонить коллеги из европейских стран. И во время одного такого звонка у меня в кабинете сидел журналист. А вообще в Европе сейчас нехватка хороших врачей. Только из нашей клиники в прошлом году уехало 6 специалистов за рубеж, а в целом по стране уехали тысячи.
– Вот смотрите, – Тодуров снова обращает мое внимание на то, из чего складывается стоимость операции (а для некоторых людей, по сути, цена жизни), – оксигенатор (газообменное устройство, используется для насыщения крови кислородом и удаления из неё углекислоты – Авт.) стоит 12 тысяч гривен. И это одноразовая вещь. Больше того: выбрасывать ее нельзя – только утилизировать. И это тоже стоит денег.
"Может, кардиохирургам идти выращивать картошку?"
Временами Борис Тодуров говорит очень спокойно, временами – заводится. Например, когда задает риторический вопрос, почему он, хирург, несет уголовную ответственность за смерть каждого пациента, а министр не отвечает за смерти тысяч?
– По онкологи ничего не закуплено. "Потому что надо профилактику делать!", – передразнивает он Супрун. – А люди, которым сегодня сложные операции нужны? Мы с каждым годом делаем все больше операций. В 2015 году прооперировали 4 850 пациентов, в 2016 – 5 900. Всего же потребность в Украине в такого рода операциях достигает 140 тысяч в год, тогда как все вместе центры делают около 30 тысяч. А министерство на людях деньги экономит! Может, кардиохирургам идти выращивать картошку ради экономии?
– Во всех странах считается что если на медицину тратится меньше 7,5%, – то население вымирает, – горячо продолжает Тодуров. – Во всех странах Европы тратят от 8 до 12, а в Украине – 3%. Поэтому у нас нет ресурса что-то менять.
– Квиташвили, я помню, очень был нацелен менять.
– Квитавшвили ничего не делал. Я приходил к нему по несколько раз по одному и тому же вопросу. Он слушал, обещал, но ничего не делал.
– Почему? Не хотел?
– Думаю, просто не умел. Он не понимал, как все это делаться: как эта система функционирует, кто решает вопросы. Он даже документ прочесть не мог, он же языка не знал! Но то, что происходит сейчас... Отношение к клиникам стало презрительным, всех объявили коррупционерами и отстранили от участия в реформе. Мне интересно, а кто тогда будет эту реформу реализовывать и на какие финансы? У меня всегда есть план операции: я знаю, что у меня есть под рукой клапан, инструменты, расходные материалы, есть сестра и так далее. А они намерены провести операцию на авось. И вообще, мы что, туземцы, что нам присылают специалиста с секретным дипломом из-за рубежа, которая закончила какие-то курсы лаборантов?
Тем временем, война между кардиохирургом и исполняющей обязанности министра разворачивается все сильнее. На следующей неделе, 18 января, они, возможно, встретятся в профильном комитете Верховной Рады.
Тем временем, многие врачи позицию Тодурова разделяют, полагая, что с такими темпами "реформ" скоро будет нечего реформировать. Другие, впрочем, полагают, что все идет в нужном направлении: надо лишь дать новой команде время.
Сам же Тодуров на прощание говорит мне, что скоро, похоже, случится большой социальный взрыв. "Не исключаю, что развал медицины будет не последним фактором в этом", - добавил кардиохирург.
